Память жива…
Рассказ.
К чему слова и что перо,
Когда на сердце этот камень,
Когда, как каторжник ядро,
Я волочу чужую память?
Илья Эренбург
Пролог.
Без прошлого нет будущего.
Я родилась 22 апреля. Как будто бы для того, чтобы прожить жизнь за тех, кто в нашей семье в апреле ушел, ушел навсегда. Ушел, чтобы мы могли жить.
Посвящается моей маме, Золотарёвой Екатерине Ивановне, труженику тыла, моему деду Золотарёву Ивану Андреевичу и всей его некогда большой семье. В тяжелые военные годы от которой осталось всего четыре человека. Мама прожила долгую жизнь, ей в июне исполнится 89 лет. Всю жизнь она трудилась не покладая рук. Стаж работы 40 лет, из них 20 в Карасукском узле связи. Ударник коммунистического труда, ветеран труда, труженик тыла, имеет награды к юбилейным датам в честь Дня Победы.
***
Тихий зимний вечер. Тепло и уютно в доме. Мама чем-то занята. Она вяжет носок. И вдруг начинает вспоминать. Вспоминает своё детство, годы войны. В памяти хорошо держатся события давно минувших лет, а что было вчера вспоминается порой с трудом. Что это? Избирательность памяти? Или события прошлого столь значимы и дороги, что врезались в память так, как будто это было вчера?
Конечно, война осталась в памяти навсегда.
Тогда ещё девчушкой лет пятнадцати, она впервые узнала, что такое смерть, голод, разруха.
В предвоенные годы (это сейчас мы знаем, что это были предвоенные годы) отец, склонный к перемене мест, вдруг спросил у всего многочисленного семейства:
- Так, куда поедем? Можете выбирать?
Куда, зачем? Вроде бы тут недавно устроились, дети в школу пошли, хозяйство наладилось. А тут, как гром среди ясного неба: едем. А отец продолжал:
- Ну, ну, думайте быстрее, на рыбу или на яблоки?
- А что это значит?- робко спросила жена.
Ребятишки как-то быстро сообразили и радостно загалдели:
- На яблоки, на яблоки!!!
И тут же не дожидаясь отцовского вердикта, как будто всё уже было решено:
- Ура! На яблоки, на яблоки!!!
И все от мала до велика стали собирать свой нехитрый скарб в дорогу. Ребятишек было семеро: мал, мала, меньше.
- Ох-ох-ох, - причитала жена, но возразить мужу не смела. Так уж повелась в семье: он – глава, добытчик и рассудительный хозяин, а её, жены, - хлопотать по хозяйству. Рано выдали Марию замуж. Мачеха хоть и не обижала, но и особо не баловала, рада была сбыть поскорее падчерицу. Зажиточная по тем временам польская родня тоже особых родственных чувств не испытывала. Тяжёлое было время.
И вот все вещи собраны, билеты куплены, со всеми, как это и полагалось, попрощались. Здесь в Сибири оставалась старшая дочь Нюра, уже имеющая свою семью и живущая своим домом.
И вот уже поезд мчит в далёкую Фергану, в Маргилан. На яблоки. Маргилан, маленький городок в Ферганской долине. Некогда великая столица и важный узел Шелкового пути. Город славился своими шелками и хлопковыми тканями ручной работы, удивительного изящества вышивками, резьбой по дереву и ганчу, маргиланскими лепешками. Уютный, утопающий в зелени провинциальный городок. Отец любил такие небольшие городки за их тишину, какой-то особый уют и тепло. Маргиланцы вежливы, уважительны и приветливы. Идёт 1939 год.
Быстро мчит поезд, за окном мелькают поля, леса, их сменяют города и веси.
Никто тогда и подумать не мог, что обратно на родину из всего большого семейства вернутся лишь только три человека. А жизнь сложится так, что на могилах родных не придётся и побывать. Да что там побывать, ещё бы знать, где могила отца, брата.
А пока - безмятежное детство, радость нового и неизведанного.
Но безоблачное детство закончилось как-то враз, когда прозвучало страшное слово – война.
Отец пошёл в военкомат, не дожидаясь повестки, но там сослались на возраст, стар воевать, 46 лет. Это тогда казалось, что война скоро закончится. Куда таким воевать, да ещё имеющим кучу ребятни. Хотели выехать обратно в Сибирь. Нельзя. Почему? Никто не объяснял. А потому призвали отца в трудармию.
Термин «трудармия» не упоминается в советских документах времен Великой Отечественной войны. Трудовая политика советского государства военного времени связывалась с терминами «трудовая повинность», «трудовое законодательство», «трудовые резервы». Д и вообще, вначале этот термин «трудармия» был связан с русскими немцами, а уж потом в тяжёлые военные годы коснулось и русского населения.
Уходил отец спозаранку, а возвращался поздно вечером, когда было уже совсем темно. Еду с собой не брал, оставлял семье. Говорил: « Там похлёбка будет». А была ли? Приходил усталый, буквально валился с ног. А порой приходилось работать и сутками. До 1942 года Иван Андреевич работал в «трудармии». А когда тяжело заболел, пролежал в больнице. Списали, отчислили из трудармии. Не годен.
С раннего утра и до позднего вечера мать на фабрике.
Вся забота о младших, о доме легла на плечи старшей Кати. А забот немало.
По карточкам выдавали хлеб.
Среди ночи приходилось идти занимать очередь, чтобы отоварить карточки хлебом. И Катя шла. Пусть мать немного поспит, и хоть немного отдохнёт отец, который уже будучи тяжелобольным ходил по кишлакам – пилил дрова, чтобы хоть как-то заработать на хлеб. Чем-то семью кормить надо. Да и без дела не привык сидеть.
Темно. Узкие улочки. Безлюдно. Полусонная, пристроилась в хвост длиннющей очереди. Такая же детвора в ожидании, когда привезут хлеб и начнут выдавать. Хлеба давали по 100 грамм на человека. Если не получишь или не хватило, а бывало и такое, значит карточки пропали, их уже нельзя отоварить ни на следующий день, ни когда-нибудь потом. Вот и приходилось выстаивать в очереди по ночам, не упустить момент переклички. Не отзовёшься – и потерял очередь.
А однажды толи потеряла по дороге, толи в очереди украли, но отстояв полночи, промерзнув, перед самым окошком обнаружила, что нет карточек. А в очереди торопят, напирают. А карточек нет… пришлось возвращаться со слезами на глазах домой. Как дома сказать, ведь вся семья осталась без хлеба.
Мать вечером наскребла немного муки (берегла для особого случая), смешала с травой, какими-то зёрнышками - испекла лепёшку.
А скоро стало и совсем трудно, когда потянулись в Фергану эшелоны с эвакуированными.
Но горе не приходит одно. Голод уже простирал свои когти на тщедушные тельца малых ребятишек. Шел апрель. Казалось бы новая жизнь, пробуждается природа. Всё в зелени, в цвету. Как будто нет войны, голода. Сладкий дурманящий запах фруктовых деревьев будорожит голодное сознание детей. Первой умерла Лидочка. И Катя бежала к маме на фабрику сказать, сообщить о несчастье.
Погоревали. Отец на себе унёс небольшой гробик – похоронили на русском кладбище.
В 1942 году в начале апреля умирает Коленька, ему было 3 года. Тонкие ручонки тянутся к матери, просит сушку (уж очень он их любил). А может, потому что было нечего есть, а тут вместо соски - сушка. Даже умирая, просил сушку, тряс ручонкой. Катя в это время была дома одна. На её руках умирал брат. Хоронить уже было не на что. Не из чего сделать гроб. Завернули в какую-то ткань. Похоронили на узбекский манер. Отец сам вырыл могилку, помогал сосед-узбек. Завернули в простынь, прикрыли дощечками, засыпали землёй.
Мать продолжала работать на фабрике. Приносила вечером охапку ваты, всем выдавали. И нужно было её спрясть, связать носки, а потом мать уносила все носки на фабрику. Мама научила прясть и вязать и Катю. Норму нужно было выполнить. Носки шли на фронт.
А 17 апреля умер Витя, вначале попал в больницу. Так больница и хоронила на общественной могиле. К тому времени отец и сам уже не поднимался с кровати, 20 апреля умер.
Остались мать, Катя (к тому времени её было лет 16-17) и Рая (7 лет).
Мать продолжала работать на ткацкой фабрике. Директор фабрики помог маме собрать документы о похоронах и дали разрешение выехать. В 43-м приехали по теплу в Россию. Добрались до Багана, здесь оставалась старшая Анна.
В Лепокурово, в небольшую деревню, чудом оставшиеся в живых три человека, попали к июню. Поселились в полуразрушенной избушке, соседи дали ведро картошки. Мама, больная, измождённая, распухшая от водянки, вместе с Катей копала огород. Копали, громко сказано для попытки хоть как-то взрыхлить засохшую землю. Картошка мелкая, да и той рады-радёхоньки. Порезали так, чтоб сохранить глазки для посадки. Чуток сэкономили серединки – сварили. Лакомство было… А так лебеда, крапива – всё шло, всё приспосабливали для еды.
Мать долго болела. Потом в колхозе работала на трудодни. Катя, к тому времени уже бойкая, смышлёная, работала учетчиком в бригаде, на быках приходилось ездить. За лето успевала и на сенокосе сбрасывать сено, и стога научилась метать. А весной на быках ходила за плугом, бригадир распределил всю молодёжь. Пахали на быках ночами. А однажды волки подошли совсем близко к полю. Сначала Катя и не поняла, что за огоньки показались. Светятся глаза в темноте, словно фонари. Подумала деревня. А потом опомнилась. Деревня-то в другой стороне. Закричала. Повезло, бригадир объезжал поле - отогнал.
А осенью, когда хлеб собран, приходилось ворочать волки, собирать зерна, работать на току, на веялке, подгребать зерно. На всю деревню два мужика: председатель да бригадир. Остальные на фронте. Вся рабочая сила в колхозе – бабы, девчата да пацаны-подростки.
Закончилась уборка хлеба, до самой глубокой осени возили зерно из Лепокурово до Палецкого. А это немало-немного 12 км на быках. Уже и морозы начались. Одежонка худенькая – не согревает. Приходилось бежать рядом с лошадью, чтоб хоть немного согреться. От холода распухали руки и ноги. За зиму несколько раз приходилось ездить. В декабре управляющий колхоза им. Дмитриева в 45 году отправляет учиться на агротехника. После учебы отправили на работу в Палецкий МТС. Так и работала, никто не платил ни зарплату и вообще как будто забыли о нашем существовании. Но никто не роптал. Понимали, что трудно.
Выжили. Радовались, когда прозвучали заветные слова: «Победа!».
Зарыты в нашу память на века
И даты, и события, и лица,
А память - как колодец глубока.
Попробуй заглянуть - наверняка
Лицо - и то - неясно отразится.
Владимир Высоцкий
